Два дня, в течение которых Каинан и Шелах не виделись со своею подругой, показались близнецам вечностью. Соскучилась по друзьям и Ассура. Ей свербело и чесалось рассказать братьям о ее приключениях, произошедших с нею за эти два дня, но ни о таинственном посвящении, ни о посягательстве на нее дикого сына Ара, Магога, рассказывать было нельзя. Поэтому она ограничилась кратким сообщением, что была у бабушки, и на все расспросы о подробностях отвечала односложно: «да» или «нет».

Каинану с Шелахом, показалось довольно странным, что, обычно разговорчивая, Ассура, сейчас что-то слишком много молчит, и они сделали вывод о том, что она не очень-то по ним соскучилась, и вообще они начали ей надоедать. Каждый из братьев, соответственно, считал в этом повинным другого, а сам старался выставиться перед подружкой храбрым, веселым, забавным, одним словом, более достойным ее дружбы, чем его брат.

Ассура никогда сама не провоцировала соперничества меду братьями, однако умело пользовалась его плодами. Она сама, имевшая трех старших братьев и трех младших, хорошо понимала, что такое превосходство и снисходительность, когда проявить покладистость, а когда упорство. Как вести себя со старшими братьями, которые превосходят тебя в силе и опыте, а как относиться к младшим. Каинан же с Шелахом имели только младших сестер и братьев и не имели опыта общения со старшими. А так как между ними самими разница в возрасте была настолько мала, что иногда, им казалось, она исчезала вовсе, то они и соперничали друг с другом с упорством и безо всякого снисхождения.

Вот и сейчас они, едва только увидев Ассуру, начали переругиваться между собою.

– Оставь ее в покое! – Заявлял один другому, – чего пристаешь к ней со своими расспросами? Захочет – сама расскажет!

– Ничего я к ней не пристаю, – отвечал другой первому, – что, спросить разве нельзя? Не хочет, пусть не отвечает! Ассура, я что, к тебе пристаю разве?

Ассура пожала плечами и улыбнулась.

– По-моему оба вы пристаете не ко мне, а один к другому! Вам не надоело?

– Я, например, – сказал Каинан, – никогда не пристаю к Шелаху, а вот он всё время лезет ко мне первым. Ему всё время хочется в чем-то меня превзойти, в чем-то меня обогнать. Ему завидно, что я старший.

– Да что с того, что ты старший? – Возражал на это Шелах, – ты старше-то всего на несколько мгновений, но это не из чего не видно. Вот, если у Ассуры, например, есть старшие братья, то они и ростом выше и сильнее и умнее нее, а ты? Из чего видно, что ты старше меня?

– Наверное, из последнего, – сказал Каинан.

– Из чего это «из последнего»? – Не понял Шелах.

– Ну, из того, что я, раз старше, значит умнее, – пояснил Каинан и добавил: – ты сам ведь это сказал.

– Я этого не говорил! – Сказал Шелах обиженно, досадуя на то, что брат так ловко его подловил, – А кто кого умнее, человек сам сказать не может. Это видно только со стороны.

– Ну, вот Ассура со стороны на нас смотрит, пусть она скажет, кто из нас умнее. А, Ассура, скажи.
Ассура в тайне немножко обиделась на Каинана за то, что он сейчас сказал, что будто бы ее старшие братья умнее ее, поэтому она решила съязвить:

– Ну конечно, Каинан, всё у тебя лучше, чем у твоего брата, даже брат у тебя лучше, чем у него.

Шелах захохотал, а Каинан, поджав губы, спросил его зло:

– Чего смешного?

– Ассура, – сказал Шелах с язвительною улыбкой, – Каинан не понимает, «чего тут смешного». Может быть, ты объяснишь ему, чтобы он понял?

– Объясни ему сам, только постарайся сделать так, чтобы он не обиделся, – усмехнулась Ассура.

– Да я не обижаюсь, я не из обидчивых, – сказал, улыбаясь Шелах, делая при этом вид, что он понял и оценил ассурину шутку.

– Раз он не он обижается, значит, не понял, – засмеялся Шелах и добавил, громко шепча Ассуре на ухо так, чтобы слышал и его брат, – ведь, если бы он понял, что ты сказала, то он бы обиделся, хоть он и не из обидчивых.

– Ты, если хочешь, можешь и обижаться, – проговорил Каинан с улыбкой, но уже как-то зло, – а я на шутки не обижаюсь. На шутки обижаются одни только дураки, а с тобою, Шелах, в этом я соревноваться не могу, здесь я уступаю тебе первое место, здесь не обязательно мне быть первым.

– Главное, не быть последним, – сказала с усмешкой Ассура.

Шелах опять засмеялся, а Каинан вспыхнул:

– Чего ты ржешь, словно лошадь? Она что скажет, а ты ржешь, хотя сам ничего умного сказать не умеешь, всё за ней повторяешь…

– Он обиделся! Он обиделся! – Запрыгал вокруг Каинана Шелах, тыча в него пальцем, – до него, наконец-то дошла, эта шутка, и он на нее обиделся!..

– Я обиделся не на твою шутку, а на тебя, дурака, – сказал Каинан, досадуя больше всего на то, что Ассура сейчас явно приняла сторону его идиотского брата, – можешь изощряться в своей этой дури, а мне с тобой надоело. С дураком поведешься – сам дураком станешь!

С этими словами обиженный Каинан резко повернулся и направился в противоположную сторону от Шелаха, не взирая на призывы Ассуры, которая тщетно пыталась замять эту очередную их ссору.

Рассорившийся с Шелахом, Каинан мчался прочь от стана своего деда, мимо шатров Абахама, по пастбищам Абафета туда, куда уже не гоняли скота, куда запрещено было бегать, ибо там, как говорилось, жили дикие звери, не те, которыми питались люди, но которые сами питались людьми. Каинан был достаточно взрослым, чтобы верить, вернее, бояться этих россказней. Они говорились, как правило, для малых детей, чтобы те не отлучались слишком далеко от шатров, а Каинан иногда один, чаще же вместе с Шелахом уже несколько раз убегали туда, где кончались обитаемые земли.

Каинан шел по высокой траве, утопая в цветах. Было уже по-летнему жарко, и, когда редкое облачко наплывало на знойное солнце, делалось так хорошо, что юноша ощущал себя блаженствующим в первобытном Иридеме[i]. Он улыбался про себя, воображая, как Шелаху с Ассурой сейчас его не хватает, что они изнывают теперь на солнцепеке… «А что им еще без меня делать? – Усмехнулся он мысленно, – бежать к озеру, что ли?» Мысль о том, что Шелах с Ассурой могут побежать сейчас к озеру, почему-то вдруг ввела Каинана в смущение. Он представил себе, как его брат и подружка скинут одежды, залезут в прохладную воду, будут плескаться там. Она положит Шелаху свои руки на плечи, он ухватит ее за поясницу, потом она вдруг вспрыгнет ему на спину, и не будет рядом его, Каинана, чтобы оттолкнуть от Ассуры навязчивого брата и вытащить из воды свою подругу.

Каинана взяла досада, что он так поспешно сбежал от Шелаха с Ассурой. «Надо бы устроить всё так, чтобы вынудить Шелаха сбежать от нас,… но он такой навязчивый, ни за что не оставит Ассуру – так и липнет к ней», – подумал Каинан. Он повернулся и отправился вспять, но не по лугу, как пришел сюда, а напрямую через скалистые террасы, где они иногда гуляли с Шелахом, Ассурой и другими детьми играя здесь в прятки. Когда он проходил мимо двух самых высоких скал, между которыми начиналось извилистое ущелье с узенькой тропкой, петляющей вдоль высохшего русла, Каинан вдруг услышал какие-то далекие голоса. Он остановился и прислушался. «Кому бы здесь быть в это время? – Подумал он, – уж не Шелах ли с Ассурой забрались сюда?» Голоса раздались опять, и Каинану почудилось, что он услышал вдруг девичий смех. «Да это они! – Решил Каинан, – вот я сейчас их напугаю».

Он побежал по тропинке вверх по ущелью, время от времени, останавливаясь и прислушиваясь к голосам. Они делались всё отчетливее, но слов было всё же не разобрать. «Надо сперва проследить за ними», – пришла вдруг мысль в голову Каинану, и он улыбнулся. Юноша перешел с бега на шаг и, крадучись, стал двигаться рядом с тропинкой, вглядываясь в прогалы между кустов. Тропинка сделала очередной крутой поворот, кусты расступились, и Каинан чуть не наткнулся на двоих людей, сидевших в тени под выступом скалы, нависающим над, поросшим травой, бугорком.

Каинан инстинктивно присел и затих. Просидев на корточках довольно долго так, что ноги у него затекли, он вдруг опять услыхал голос и девичий смех. Но голос этот явно принадлежал не Шелаху, а смех не Ассуре. Каинану сделалось не по себе. Он осторожно попятился, на четвереньках отлез в сторону, поглубже зарывшись в кусты, и уже оттуда, приподнявшись, выглянул вновь. Сидевшие в тени на бугорке его не заметили, а Каинан видел их очень отчетливо.

Он сразу узнал их: это были Сидон, сын Ханаха, и Хомара из племени Абафета, дочка Хомера. Сидон казался Каинану старым мужчиной, ему уже было, наверное, лет под тридцать, Хомара же была почти сверстницей Каинана. Однако, не смотря на то, что она родилась всего на год раньше него, она выглядела уже совсем, как взрослая женщина. Под тонкой льняной тканью уже наливались упругие груди, ее изящную талию туго перетягивал кожаный поясок, но бедрам и ягодицам, казалось, было уже тесновато в плену узкой девичьей туники. Она была очень красива: ее роскошные волосы цвета, выгоревшей на солнце соломы, в беспорядке струились по плечам, по груди, по спине, до поясницы и ниже, и казались ее второю, верхней одеждой. Но чудесней всего были ее большие, глубоко сидящие глаза ярко синего цвета. Они смотрели из-под густых темно-серых бровей испытующе и серьезно.

Хомара полулежала рядом с Сидоном, положив ему голову на живот, а он, обняв ее обеими руками, указательным пальцем тихонько поглаживал ее нежную кожу от горла вдоль ключицы и до плеча, сколь возможно позволяла ему широкая горловина туники. Движения пальца Сидона становились всё шире и шире и, наконец, он спустил легкую ткань с ее красивого, словно точеного плечика. Хомара не возражала. Она сощурила очи и претворилась, что спит. Тогда Сидон спустил вторую половинку хитона с ее другого плеча, и опять девушка не шелохнулась. Тогда он начал осторожно гладить ее по груди, раз, за разом приспуская край легкой ткани. Вот из-под туники показались верхние половинки ее налитых грудей, и сердце у Каинана вдруг застучало так, что ему почудилось, будто это он ласкает Хомару. Он, забыв осторожность, таращил на влюбленных глаза, но те не замечали уже ничего вокруг себя.

Сидон приспустил ткань Хомариного хитона еще чуть пониже, и Каинан увидал, как из-под ткани наружу выпросталась розовая ягодка девичьего сосочка. Девушка улыбнулась, открыла глаза и тоненько хохотнула. Она приподнялась, потянулась слегка, но не для того, чтобы воспрепятствовать ласкам Сидона, а для того, чтобы дать возможность ему приспустить тунику пониже, и опять улеглась своему ухажеру на грудь, сощурив глаза.

Каинан смотрел на это всё, как завороженный. Он никак не ожидал, что такие вот простые ласки людей могут произвести на него такое вот впечатление. Юноша понимал, что ему подобает сейчас вот уйти, удалиться, оставить влюбленных одних, но он не мог этого сделать. Какая-то неодолимая сила словно сковала его, и он не мог даже пошелохнуться. Сидон, между тем, продолжал ласкать красивые, словно спелые фрукты, груди Хомары. Вот он обнажил ее торс до пупка. Каинан увидел втянутый круглый живот, а Хомара вдруг зашевелилась и, выпростав локти сквозь горловину туники, вынула руки наружу. Теперь ее туника превратилась в широкую набедренную повязку. Сидон приподнял Хомару и положил ее обнаженный торс себе на колени.

Каинан зажмурил глаза. Ему вдруг представилось, как он сам приподнимает и кладет себе на колени обнаженное тело Ассуры, или Хомары, или нет, всё же лучше, Ассуры. Эта фантазия так взволновала его, что тело его покрылось испариной. Он почувствовал, как какая-то теплая волна всколыхнулась у него внизу живота, прошлась по его телу и вернулась опять в его чресла. Каинан открыл глаза и увидал, что Сидон теперь уже гладит Хомару ладонью по животу. У Каинана внутри всё обмерло, а Сидон, продолжа ласкать свою милую, приспускал ткань туники всё ниже и ниже. Вот в низу живота показался кусочек льняного руна буроватого цвета, мягонький и пушистый…

Каинан почувствовал, как у него внутри начало что-то дыбиться, пульсировать, сокращаться, хитон стал топорщиться, он зажмурил глаза, сел на корточки, сжался в комок, внутри него что-то вздрогнуло, напряглось, и сладкая нега излилась на всё его тело. Юноша встал на четвереньки и попятился прочь от этого соблазнительного травянистого бугорка с его странными обитателями. Когда Каинан дополз достаточно далеко, чтобы не быть замеченным, он поднялся на ноги и побежал вниз по тропинке.

Стояла жара, тело его было покрыто потом, что-то липкое текло по ногам, щеки горели, и Каинан бежал и бежал, пока не запыхался, и тогда только он перешел на шаг. Сердце его бешено колотилось, и он долго не мог успокоиться.

Когда Каинан вернулся в стан Абашима, Шелах и Ассура уже были там, в шатре Арпакшата. Первым движением смятенного юноши было рассказать друзьям о том, что он сейчас видел, но обида на Шелаха еще не прошла, а для рассказа Ассуре у Каинана не находилось ни слов, ни решимости. Он так и не рассказал никому ничего.

С Шелахом он все-таки помирился, а на Ассуру он вообще зла не держал. До вечера они провели время втроем и разошлись по своим шатрам друзьями, как всегда перед самою ночью, когда уже стало смеркаться.